Алчность и коррупция как идеология госвласти

29 декабря в Высшей школе экономики в рамках семинара под руководством научного руководителя ГУ-ВШЭ Евгения Ясина «Экономическая политика в условиях переходного периода» прошла встреча ученых на тему «Противодействие коррупции: есть ли пределы возможного».

С докладом выступила генеральный директор Центра антикоррупционных исследований и инициатив «Трансперенси интернешнл-Р», заместитель заведующего Проектно-учебной лабораторией антикоррупционной политики ГУ-ВШЭ Елена Панфилова.

Предваряя ее выступление, Е.Ясин отметил, что эта проектно-учебная лаборатория университета создана с целью вовлечения студентов и аспирантов в изучение коррупции и противодействие ей. «Я должен сказать, что, побывав недавно на презентации этой лаборатории, был просто поражен, — признался Е.Ясин, — студенты говорили там не только о теоретических изысканиях и обоснованиях, но о конкретных антикоррупционных акциях, проводимых ими самими. В лаборатории работают юноши и девушки с определенным, ясно выраженным социальным «зарядом», что не часто встречается в наше время». Что же касается главной темы семинара, то, по убеждению Е. Ясина, Россия нуждается в смене системы институтов для того, чтобы «иметь шансы победить коррупцию». Есть две модели государственности: одна, которая управляет обществом, и другая, которая служит обществу. «У нас сейчас налицо общество, которое управляется государством. Я убежден, что победить коррупцию в этой системе нельзя, потому что общество ее фактически поддерживает», — сказал он. Но если не работает само общество, то тогда невозможна и смена модели. Иными словами, должны начать работать какие-то социальные институты, чтобы постепенно заставить государство «поменять свою политику и прекратить разговоры о том, что с таким народом ничего нельзя сделать».

Елена Панфилова

Выступая с докладом, Е.Панфилова, прежде всего, сообщила, что Лаборатория антикоррупционной политики ГУ-ВШЭ существует вот уже год, входящие в нее студенты и аспиранты преисполнены желания изучить и предпринять что-то конкретное в плане противодействия коррупции. Между тем, все возможные сценарии противодействия коррупции, заметила она, давно и хорошо известны. Есть целый ряд подходов, которые условно можно разложить на несколько «полочек». На первой такой «полочке» расположены глобальные меры. Их общий смысл сводится к тому, что никакого противодействия коррупции в стране не может быть, если полностью не изменить политический строй, не вернуть в страну утерянные виды конкуренции — политическую (как способ предотвращения консервации коррумпированных управленцев, в том числе на муниципальном уровне), медийную, экономическую (при упразднении доминирующей роли государства, когда рынок своими собственными механизмами ограничит коррупцию до социально приемлемого уровня). «Нам нужна и конкуренция в зале заседаний суда, чтобы выступали обе стороны, а не одна сторона диктовала, что должен решить судья. И нам нужна конкуренция в гражданском обществе, о которой говорят редко», — отметила она.

В России, развила свою мысль Е.Панфилова, существует неправильное понимание того, что собой представляет гражданское общество: «В большинстве своем народ представляет гражданское общество, как некий набор общественных организаций. Вот, Минюстом зарегистрировано 112 тысяч общественных организаций, значит, у нас есть и гражданское общество, считают люди. Но для предотвращения коррупции нам необходимо гражданское общество при любом числе самоорганизованных граждан, которые способны решить реальную проблему», — отметила Е.Панфилова.

На второй «полке» — меры, предполагающие «доделку» незавершенных реформ, в первую очередь административной и судебной. Надо их завершить, как это планировалось в начале 1990-х годов, и тогда-то правильные административная и судебная системы обеспечат нам Россию без коррупции. А на третьей «полке» находятся собственно антикоррупционные институты, обеспечивающие применение санкций по различных статьям Уголовного кодекса, усиление внутреннего контроля, неукоснительное заполнение Декларации о доходах и имуществе, установление контроля за конфликтом интересов.

Россия оказалась «в привилегированном положении», считает Е.Панфилова: «Мы к применению, выработке и фиксированию в нашем законодательстве специфических антикоррупционных инструментов подошли значительно позже всех других стран, и нам есть из чего делать выбор». И при выборке из разных документов и деклараций «вырисовывается картинка, которая подстраивается под глобальные требования группы основополагающих документов, собственно, и кодифицирующих эти специальные антикоррупционные механизмы». Какие же это документы? Например, Конвенция ООН, нацеленная на борьбу с коррупцией. Конвенция ратифицирована Россией, но с одной «самой смешной на свете» оговоркой, касающейся 20 статьи «Незаконное обогащение». Эта статья, по мнению российских законодателей Госдумы, «им не подошла». Также можно упомянуть Конвенцию Совета Европы об уголовной ответственности за коррупцию. Есть намерения присоединиться к Конвенции ОЭСР «О коррупции в третьих странах». В ближайшее время будет ратифицирована Конвенция Совета Европы о гражданско-правовой ответственности за коррупцию. «Иными словами, — не без иронии сказала Е.Панфилова, — мир прекрасен и удивителен, и Россия — внутри этого мира. Но… ничего не работает!».

Итак, механизмы есть, но они не работают. Почему же? Е.Панфилова изложила свою гипотезу относительно того, почему все перечисленные меры «не могут сработать в принципе в сложившейся в России на сегодняшний момент ситуации». По ее предположению, та коррупция, для противодействия которой разработаны все выше перечисленные инструменты, составлены все конвенции, является классической коррупцией, но российская коррупция не имеет с нею ровным счетом ничего общего. «Мне кажется, что проявления старой коррупции имеются и в России, но они составляют не более 20 процентов той коррупции, которая сейчас сложилась в стране, — отметила Панфилова. — Российская коррупция за последние двадцать лет в значительной степени приобрела форму коррупционного вымогательства, в которой ни бизнесмену, ни предприятию ничего не нужно от бюрократа или иного должностного лица, а чиновник-бюрократ или публичное должностное лицо приходит и требует то, что ему хочется: деньги — у гражданина, кусочек собственности — у предпринимателя, «откат» — на контракте. Примечательно, что о коррупционном вымогательстве не упоминается ни в одном международном документе по противодействию коррупции.

А.Панфилова привела конкретный пример того, как действуют такого рода вымогатели: «Вот, есть предприятие «Формика», производящее спецодежду, ее владелец подписался под всеми антикоррупционными документами, обзавелся всевозможными лицензиями, максимально прозрачен, у него есть сайт, он не берет никаких взяток, сам никому взяток не дает, работает честно. Но в один прекрасный день к нему в кабинет вежливо стучатся, заходят и говорят: «У нас есть информация, что программное обеспечение на ваших компьютерах не лицензировано». «Я не даю взяток!», — восклицает человек. Ему отвечают: «Вы не поняли сути дела, мы располагаем информацией, что ваши компьютеры не лицензированы. И по положению есть два варианта: проверить эти компьютеры на месте или забрать их к нам и проверить у нас». Понятно, что второй «выход» для такого предприятия — это моментальный коллапс. Человек настаивает: «Да нет, тут какое-то недоразумение, я сейчас позову моих юристов, мы во всем разберемся…». «Вы опять не поняли, — прерывают его. — Или на месте, или — у нас, в отделении». И что в такой ситуации делать этому предпринимателю? Выбор опции проверки зависит от лояльности проверяющих. Вот эта «операция» и является чистой формой коррупционного вымогательства, ибо ни один из известных антикоррупционных инструментов в данной ситуации не срабатывает».

Впрочем, есть коллеги, отметила Панфилова, которые говорят: не надо бороться с коррупцией, это замечательное явление, оно присуще рыночной экономике. Однако все это говорится про классическую коррупцию, где это — метод конкуренции. Безусловно, так оно и есть. Но это — не коррупционное вымогательство. И сегодня говорить: оставьте все, как оно есть, ибо, если убрать коррупцию, то все рухнет — это абсурд. Напротив, если убрать коррупционное вымогательство, то все только расцветет. От коррупции вымогательства следует вернуться к классической   коррупции, «а уже потом низводить ее до социально приемлемого минимума, когда не убивают людей, страну и ее экономику».

Как же произошла нынешняя эволюция коррупции? В книге Д.Кауфмана «State capture» излагается концепция захвата государства. К концу 1990-х годов сложилось академическое понимание того, как работает коррупция. Именно такой она была в 1990-е годы в России. Теория захвата олигархическими бизнес-структурами государства через коррупционные практики — наивысшая форма классической коррупции. Бизнес постепенно пронизывает государственные структуры и начинает на них влиять. Вот тут-то и надо применять все классические инструменты и бороться с такого рода захватом. Но уже в конце 1990-х годов в России стало проявляться явление, которое можно назвать захватом бизнеса! Как выяснилось, и история подтверждает это, несостоятельной оказалась западная теория о том, что высшей формой развития коррупционного цикла является захват государства. После того, как происходят определенные социальные подвижки, изменяются политические и экономические условия в разных странах, наступает следующий цикл — захват бизнеса. Усилившаяся бюрократия в определенных условиях теми же коррупционными методами начинает захватывать сам бизнес. И получается, что уже не бизнес коррумпирует государство, а государственные чиновники (сначала, по мелочи, а потом и по крупному) начинают коррумпировать экономическую среду.

В 1990-ые годы мы могли воочию наблюдать, как России происходил именно захват государством бизнеса. Но и это тоже — не окончательный цикл. Ибо в 2000-ые годы в России и целом ряде других стран, где «насосавшееся экономических ресурсов государство, захватившее бизнес, опробовавшее все возможные методы коррупционного вымогательства, превращается в криминально-организованную систему и начинается новый перезахват государства». Уже не бизнес захватывает государство, а коррумпированные анклавы криминальной субстанции начинают перезахватывать государство, они идут во власть все выше и выше и «возникает система квази-коррумпированного управления». И, безусловно, сложившийся в России рентно-ресурсный капитализм предоставляет для такого развития, а именно — перезахвата власти коррумпированными криминальными группировками и организациями — бесконечные возможности. При этом неважно, как они называются: партии, муниципалитеты, или как-то еще. Но они уже и власть, и бизнес, и система государственного управления. И самое опасное в том, что они поднимаются вверх по вертикали, которая становится для них социальным лифтом, они перезахватывают всю систему целиком: и политическую, и правовую, и медийную, и гражданскую. И — любую другую. «Вот с каким новым явлением мы, в России, теперь имеем дело, а набор инструментов для борьбы с коррупцией у нас — старый», — отметила Панфилова.

«Есть и другая гипотеза, которая касается роли институциональной алчности в истории, — продолжала Е.Панфилова. — Такая алчность есть совокупность личной алчности очень многих людей, которые, безусловно, сыграли свою роль в том, что в России сложилось все так, как оно сложилось. Это поколение недокормленных комсомольцев, реализующее свои планы через инструменты захвата государства и бизнеса, что позволяет говорить о том, что мы получили институционализированную алчность, реализуемую через институты, которые поставляют незаконное обогащение в каждодневном режиме». А именно незаконное обогащение является безусловной целью любой коррупционной деятельности. «И поэтому, не разобравшись с самой системой этой алчности, нельзя понять, где пределы возможного в противодействии коррупции», — резюмировала Панфилова.

Кирилл Кабанов

Затем выступил ее оппонент, председатель общественной организации «Национальный антикоррупционный комитет» Кирилл Кабанов. «Я думаю, для того, чтобы начать эффективно бороться с коррупцией, надо честно поставить диагноз», —  сказал он, — А диагноз такой: уже к 2005 году в России сложился режим клептократии. Это не тирания, это режим коррумпированной бюрократии. При этом специфика алчности и силовой коррупции в принципе и сформировали российскую бюрократию. Ибо наша бюрократия на 50 процентов формировалась из так называемых силовиков». Ведь, силовой принцип и состоит в том, чтобы отнимать и выстраивать условия, по которым следует играть. «Если ты по этим условиям не играешь, то тебя «зажмут» и принудят играть по ним».

При всех внутренних, внутригрупповых конфликтах, бюрократия в России структурирована по вертикали, выполняет четко определенные задачи, при этом коррупционное кормление — это идеология, потому что «это кормление является платой за лояльность, за обеспечение лояльности на данном участке». Такова в России система восприятия власти. «И мы до сих пор не сформировали никакой идеологии в самой стране. А идеология государственной власти на сегодняшний момент — это есть алчность и коррупция», — убежден К.Кабанов. Оценка успешного человека выставляется по его возможностям решать вопросы и распределять ресурсы.

В настоящий момент основные сектора российской экономики находятся под контролем бюрократии. Никто, полагает К.Кабанов, не занимается реальными секторами экономики. Почему после 2008 года эффективные предприятия в России пытаются закрывать? Потому, что выгоднее производить госзакупки того же самого оборудования в Китае. Все дело в «откатах». И никто не задет себе вопрос: а что же будет через 10-15 лет? Нет ответственности и, самое главное, нет понятия репутации у публичных лиц.

Все существующие правовые антикоррупционные механизмы в России не срабатывают, отсутствует правоприменение, либо оно выборочное и извращенное. «У нас не оцениваются риски. Ведь в каждой стране есть эксперты, которые выступают с рекомендациями. Из них понятно, что этого делать не надо, что это чревато угрозой тому же государству, что оно находится на стадии риска».

Коррупция, продолжал оппонент, стала самым устойчивым и доходным бизнесом в России. Система «откатов» составляет от 20 до 60 процентов в зависимости от сектора экономики. Должности покупаются, как основное орудие производства. При этом сегодня должности захватываются рейдерскими методами. Это уже не политическая и не внутриклановая конкуренция. Есть конкуренция внутри этого бизнеса, когда одного чиновника пытаются обвинить в коррупции и посадить в тюрьму для того, чтобы занять его место и управлять «его» потоком. «Мы с вами это видим сейчас на примере Москвы. Все в большей или меньшей степени участвуют в коррупционной схеме. Поэтому, когда мы вырабатываем некие методы противодействия, мы должны понимать, что коррупция — это криминальное явление. Чем ближе она к низовому уровню, тем более криминализирована», — сказал он. — И напротив, чем коррупционные отношения выше, тем они более завуалированы». Сегодняшнюю систему управления надо оценивать как криминальную. Это уже часть идеологии.

«Когда я на лекциях спрашивают студентов: «Кем вы хотите быть?», то процентов шестьдесят-семьдесят отвечают, что хотят быть государственными чиновниками, — заметил К. Кабанов. — Они не хотят быть бизнесменами, а если и хотят работать в компаниях, то называют «Газпром», «Роснефть». Это и понятно, поскольку они видят успешность этих компаний. Я задаю следующий вопрос: «А какая средняя зарплата чиновника?». Они отвечают: «А зачем нам знать?». То есть для них вопрос о зарплате даже не возникает! А когда в глаза задаешь прямо вопрос: «Вы что, хотите стать коррупционерами?», то в ответ слышишь чуть даже возмущенное: «Ну, что вы, мы хотим изменить эту систему, сделать ее лучше, более либеральной». И когда начинаешь описывать конкретные риски, в которых они будут находиться, они начинают задумываться».

В России накапливаются риски, связанные с коррупцией, — риски, которые могут привести к полной деградации страны, считает Кабанов. «У нас уже и ракеты не летают, и спутники падают, — сказал он. — Вы спросите, причем здесь коррупция? «Да при том, что в военной сфере наличествует страшная коррупция, особенно в системе закрытых разработок. Схема проста: чем более закрытая разработка, тем больше «откат». Анализ дорожного фонда показывает, что каждый год финансирование увеличивается порядка на 60-80 миллиардов рублей, а за последние семь лет прирост производства в этой сфере составил 0,15 процентов. За этот период у американцев прирост составил 10 процентов.В России не развиваются реальные сектора экономики. В результате покрывательства контрабанды из азиатских стран практически уничтожена отечественная легкая промышленность, и контрабанда из Китая лоббируется не просто таможней, это огромный поток, который покрывается межведомственной коррупцией, состоящей из силовиков. Был пример, когда контрабанда из Китая направлялась в адрес ФСБ. При таких условиях конкуренция с китайским товаром невозможна. «В этой коррупционной системе Россия фактически является наполнителем китайской экономики. И опять же: а причем здесь коррупция? Китайцы формируют у нас рынок, продают на нем товары и увозят деньги обратно в свою экономику. Но как только мы начинаем говорить об этих вещах системно, мы сталкиваемся с жестким отпором бюрократии. Потому, что при режиме клептократии никакого диалога на эту тему быть не может. И наша задача сейчас состоит в том, чтобы дать научную практическую оценку сложившейся ситуации и говорить правду, не пытаясь завуалировать ее какими-то документами, потому что ни одним прекрасный документ и самый замечательный национальный план по борьбе с коррупцией работать не будут», — заключил свое выступление К. Кабанов.

Во время обсуждения темы на семинаре ординарный профессор ГУ-ВШЭ Леонид Васильев задал Кабанову вопрос: «Какая глубинная связь между всеми видами коррупции, и есть ли она?», «Да, есть», — последовал ответ. «А как вы ее сформулируете? Это власть, власть! — сам же ответил на свой вопрос профессор Вышки. — Ведь ни премьер, ни президент силой никого не принуждают. У них есть власть, которая позволяет им разрешать и действовать и вымогательством, и насилием, и идеологией». «Я не согласен, что основной причиной коррупции является власть, — сказал Кабанов. — Полагаю, что основной причиной является общество, которое живет в страхе, в согласии с властью и занимает в целом соглашательскую позицию. При этом, когда нам говорят, что у нас нет социальных механизмов, которые могут запустить процесс эффективного противодействия коррупции, следует иметь в виду, что большинство нашего общества не хочет участвовать ни в каких механизмах. Но почему общество такое? Я считаю, что это следствие естественного отбора, происходившего в течение 70-ти с лишним лет». В дискуссию включилась Е.Панфилова: «Я не согласна, что виновато общество, — сказала она. — Да, это может быть власть, но только несколько с другого угла зрения. Всегда главной заботой российской власти было сохранение самой себя, а отнюдь не интересы общества. Поэтому власти в России, в Советском Союзе, в новой демократической России весьма выгодно иметь прослойку «слегка» коррумпированной бюрократии, поскольку эта жировая прослойка защищает от любых потрясений в силу ее лояльности, в силу нахождения на постоянном «крючке». Коррумпированная бюрократия служит своего рода гарантией от потрясений для власти». А потому, уверена Е.Панфилова, никакая борьба с коррупцией, противодействие этому явлению, его минимизация российской власти никогда не была нужна, и не нужна и в настоящее время.

Среди вопросов из зала на семинаре был и такой: почему общество не реагирует на вопиющие факты коррупции в высших эшелонах власти, и даже, напротив, рейтинг всем хорошо известных фигур не падает? «Я думаю, — ответила Е.Панфилова, — что объяснение кроется в такой вот формулировке: «Пусть воруют, лишь бы не убивали!». Страх насилия людей волнует в первую очередь, и страх потерять «кусочек хлеба с маслом», который у людей появился в 2000-ые годы».

«Что у нас есть хорошего, так это то, что мы стали понимать нашу коррупцию несколько лучше, — отметила также Е.Панфилова. — И обнаружили, что ничего хорошего в ней нет. Это — хорошая новость. Хорошо также, что есть молодежь, которая занимается изучением коррупции и теми методами, которыми можно противостоять ей, что и делается в нашей проектно-учебной лаборатории антикоррупционной политики».

Что же касается необходимости ужесточения «антикоррупционных» статей Уголовного кодекса,  на чем настаивают иногда обличители коррупции, то, по мнению Е.Панфиловой, принятые в России законы и так предельно жесткие. «Пожизненное тюремное заключение? А кто его будет применять? Судья Данилкин, или прокурор, который сам берет взятки? Милиционер, который сам за деньги переквалифицирует статьи? Кому мы дадим в руки статью «Пожизненное заключение за коррупцию?» — сказала она. «К этому можно добавить, — включился в дискуссию К.Кабанов, — что, согласно статистике, 80 процентов привлеченных за взятки в России — это взяткодатели, и первая «тройка» по уголовным делам — врачи, преподаватели и низовые милиционеры муниципальной службы. Таможенников по уголовным делам проходит лишь 3 процента. Даже заместитель генерального прокурора РФ Куксов около месяца назад заявил, что «у нас нет сил и условий бороться с системной коррупцией, поэтому борьба идет на низовом уровне». И ужесточение статьей в настоящий момент, когда 90 процентов взяток провоцируется у врачей «для плана», нереально. Для кого мы будем ужесточать законы?»

«Не случайно, а вполне обдуманно из всего пакета российского антикоррупционного законодательства регулярно изымаются нормы по защите заявителя о факте коррупции, — добавила Е.Панфлиова. - Дело в том, что первичным элементом для построения хоть какой-то системы борьбы с коррупционным вымогательством является защита заявителя. Но все попытки «пропихнуть» это положение в наше законодательство заканчивались безуспешно и нам говорили: «В нашем законодательстве есть защита свидетелей!». Но это, во-первых, не всегда одно и то же, ибо заявитель о коррупции не всегда является свидетелем. Это может быть и жертва, и соучастник. А во-вторых, надо, чтобы в случае, когда человек заявляет о коррупции, государство обеспечивало бы его правовой и физической защитой до выяснения всех обстоятельств по данному заявлению. Если этого не будет сделано, то мы можем создавать какие угодно прекрасные механизмы по борьбе с коррупцией, но у нас не будет заявителя, потому что люди будут просто бояться».

«А если поставить вопрос таким образом: есть ли пределы самой коррупции, пределы ее роста?» — спросили из зала. «На самом деле пределы роста коррупции заканчиваются тогда, когда разваливается страна или происходит полная потеря управляемости. Россия, — заметила Е.Панфилова, — находится весьма близко к административной потере управляемости (примером могут служить пожары минувшим летом, когда руководство страны звонило напрямую в регионы и кричало в трубку: «У вас горит!», а в ответ слышало: «Вообще-то, нет, у нас отпуск». Вот что можно сказать о пределах коррупции». «Не беспокойтесь, больше ВВП не украдут», — добавил Е.Ясин.

Проблему взаимозависимости коррупции и терпимости к ней со стороны общества рассмотрел в своем выступлении профессор кафедры государственной и муниципальной службы ГУ-ВШЭ Александр Оболонский. По его мнению, в стране существует не только терпимость, «но даже некая романтизация коррупционного механизма, в частности это относится к идеологии «особого пути» России». Что касается «особой ментальности» россиян, даже студенты, отметил он, на экзаменах говорят о том, что «нам ничего хорошего не подходит — ментальность, мол, не та». В связи с этим Е.Панфилова рассказала о том, как она в ходе поездки в Уганду, где уровень коррупции очень высок, беседовала с руководителем угандийского парламента, излагая ему различного рода антикоррупционные меры. И тот ответил: «Вы ничего не понимаете. Вы изложили замечательные меры, инструменты, но все дело в том, что давать взятки — это заложено в ментальности угандийского народа. В Уганде всегда воровали. И так все устроено уже несколько столетий». «Как-то странно распределил Господь Бог по разным странам эту самую генетическую коррупционную ментальность, — прокомментировала этот случай Е.Панфилова. — Уганда, потом — Россия, а между ними большое количество стран, у которых почему-то нет такой ментальности. — Я лично не верю в специальную коррупционную ментальность. И убеждена, что это результат осознанной долгосрочной деятельности органов власти по выстраиванию системы моральных ценностей нашего общества. И отсюда вытекают все разговоры про ментальность. Эти люди противятся антикоррупционным мерам и для этого создают мифы. Вот почему в тему семинара вынесены слова «пределы возможного». Я удовлетворена тем, что в ходе сегодняшних выступлений не было путаницы между коррупцией и взяточничеством, потому что полстраны, включая нашего президента и премьера, говоря о борьбе с коррупцией, имеют в виду исключительно борьбу со взяточничеством. Мы «предел возможного» подвинули чуть дальше, говоря о коррупции в целом, а не только о взяточничестве. А отсюда вытекает важная задача демифологизации коррупции». По мнению Е.Панфиловой, «нет мифологического чудовища коррупции, которое скачет по стране». За каждым актом коррупции стоят конкретные люди с именем, фамилией, должностью. «И как только мы проведем эту демифологизацию коррупции и перестанем путать вещи, имена, инструменты, придет и понимание того, в какую сторону нам следует двигаться».

Итоги семинара подвел Е.Ясин, отметив, прежде всего, что успешная борьба с коррупцией может вестись только в условиях подлинно демократического общества. «Зачатки правового государства появились в России только с реформами Александра Второго, то есть, всего-то 150 лет назад, — сказал, в частности, он. — Что касается времен Советской власти, то в этот период существовал блат, он был выше Совнаркома, делили еду, вещи, как в натуральном хозяйстве. И поэтому только коррупция там была меньше. Весьма существенным моментом в развитии коррупции является поворот от захвата государства к захвату бизнеса. С моей точки зрения, по крупному это произошло после дела ЮКОСа, хотя до этого было еще дело НТВ, другие дела. Но по-настоящему бизнес осознал, о чем идет речь, после дела ЮКОСа… Я вполне допускаю, что лица, занимающие высшие посты в нашем государстве, не прибегают к коррупции и не имеют никаких доходов. Я готов в это поверить и не вижу в этом ничего необычного. Но в то же самое время присутствует ощущение того, что власть решает все в России и обеспечена лояльностью силовых структур и тех людей, которые имеют какие-то полномочия и могут ими торговать.

Мое впечатление таково, что до 2002-2003 годов ничего подобного не было. А сейчас у нас иная ситуация, когда действительно самой рядовой является такая схема. К вам приходят и говорят: «На вас есть улики, если вы хотите, чтобы мы не передавали дело в суд, выкладывайте 50 тысяч долларов». Если следует отрицательный ответ, то начинаются неприятности с налоговыми органами, с органами прокуратуры, а то и просто склад загорается… И именно такая форма коррупции — это исключительно тяжкий результат развития в последние десять лет. А как из этой ситуации выбираться, я сам толком не знаю. Тут могут быть разные повороты, но никакого отношения к ментальности и никакого отношения к традициям это не имеет. Всё это — прямой результат определенного способа правления. И мы все должны это хорошо понимать».

«Есть ли какие-то лекарства для излечения от коррупции?» — задался вопросом Е.Ясин. Простых средств, на его взгляд, нет. В Италии несколько десятилетий назад было достигнуто существенное снижение уровня коррупции, но обеспечено это было большими усилиями католической церкви и ценой немалых жертв, в том числе со стороны простых граждан и следственных органов. Просто так искоренить коррупцию невозможно. Но в Италии, в отличие от России, была демократия: пусть и со взятками, с мафией, но демократия.

«Таким образом, необходимым условием сведения коррупции к какому-то приемлемому уровню является демократия. Ибо если люди не имеют возможности путем голосования, демонстрациями, через свободу прессы повлиять на развитие событий, не могут испугать тех, кто пугает их, ничего не получится. Быть может, это недостаточное условие, но оно необходимое», — заключил научный руководитель Высшей школы экономики.

Николай Вуколов, Новостная служба портала ГУ-ВШЭ
Фото Никиты Бензорука